Совершенно парадоксально звучит утверждение о том, что психически мы не можем ощущать актуальные (современные) переживания, и тем не менее это так и есть. Любое событие только тогда захватывает нас эмоционально, когда оно пробуждает у нас испытанные прежде чувства и переживания, пребывающие в скрытой форме в бессознательной сфере. Лучше всего это будет понятно на примере: девочка-подросток с огромным восторгом читает истории о феях и колдуньях; оказывается, что в детстве она с удовольствием подражала одной из фей, а анализ показал, что колдунья из сказок представляла в фантазии девочки её мать, с которой девочка идентифицируется. Истории о феях и колдуньях только потому столь сильно захватывают девочку, что она хотела бы пожить в роли матери, той жизнью, которая кажется ей прекрасной. Истории о колдуньях являются только несовершенным подобием, замещающим место чего-то страстно желаемого, а именно, состоявшейся уже у матери жизни. На это подобие и смещается чувственный тон. Без переживаний, относящихся к матери, истории о колдуньях не смогли бы столь сильно захватить девочку. В этом смысле «всё преходящее» является только подобием какого-то неизвестного нам первоначального события, которое подыскивает для себя аналога в актуальных переживаниях. В этом смысле можно сказать, что мы ничего нового не переживаем в актуальный момент, а только проецируем на возникающее у нас сиюминутное представление чувственный тон одного из прежних переживаний. В нашем примере у девочки на уровне сознания существовала актуальное переживание, связанное с образом колдуньи, а в бессознательном произошла ассимиляция с прошлым (представление о фее = представлению о матери), в результате этого будет выкристаллизовываться то, что и будет в психике. Любые сознательные мысли и представления сопровождаются подобным бессознательным контекстом, который как бы является результатом перевода сознательного мышления на присущий бессознательному язык. Этот параллельный ход мыслей разных сфер лучше всего можно заметить в описанных Зильберером состояниях переутомления. Прояснить это помогут два примера Зильберера.
Пример № 1: «Я пытаюсь найти что-нибудь подходящее для замены неровного места в статье». Символ: «Я вижу гладко оструганную доску из дерева».
Пример № 2. «Я задумываюсь о возможностях проникновения человеческого духа в трудную, тёмную область материнской проблемы» (II часть гётевского «Фауста»). Символ: «Я стою на одиноком каменном помосте, далеко выдвигающемся в море. Морские воды на горизонте почти совсем сливаются с точно таким же таинственным чёрным воздухом, создающим впечатление глубины».
Толкование: выдвинутость вперёд в тёмное море соответствует проникновению в тёмную неизвестную проблему. Слияние воздуха и воды, стирание верха и низа могло бы символизировать то, что у матерей (кстати, именно об этом у Гёте говорит Мефистофель) слиты воедино все времена и все места, там нет границ между «верхом» и «низом». Поэтому Мефистофель и может сказать готовому отправиться в путь Фаусту: «Погружайся же – хотя я мог бы сказать и: поднимайся!».
Эти примеры очень поучительны: можно видеть, как приспосабливающийся к актуальным событиям ход мыслей в начинает в бессознательном ассимилировать «переживания», доставшиеся нам по наследству от многих предшествующих поколений. Выражение «неровное место в статье» находит для себя параллели (подобие) в другом представлении, относящемся к обработке дерева. В сознании последнее представление приспосабливается к тому, что актуально происходит в сознании, где все впечатления обрастают массой подробностей относительно своего происхождения. И напротив, бессознательное опять возвращает словам их исконное значение, в данном случае значение неровного места при строгании деревянной доски; этим способом актуальное действие, заключающееся в стремлении улучшить стиль статьи, превращается в понятное для всех действие, заключающееся в столярных работах.
Второй пример интересен ещё и потому, что в нём, как и у древних народов, море представляется в виде матери (материнские творящие воды, из которых возникает вся жизнь). Море («мать»), в которое проникают, является тёмной проблемой, состоянием, в котором нет времени, нет ограничений пространства, нет противоположности верха и низа, так как оно ещё является Недифференцированной сферой, ничего не созидающей и потому вечно существующим Нечто. Образ моря («матери») одновременно является образом глубины бессознательного, которое существует в современности, в прошлом и будущем, то есть, для него характерна вневременность[1], все местности сливаются в нём друг с другом (в месте их происхождения), а противоположности сходятся[2]. В праматери (в бессознательном) будет расторгаться любое дифференцированное из неё ранее представление, то есть оно превратится в недифференцированное состояние. Если анализированная мной больная[3], например, говорит: «Землю пробурили» вместо «Я была оплодотворена», то земля здесь является символом праматери в сознательных и бессознательных представлениях у любого народа. Именно в эту праматерь превращается дифференцированный из неё образ матери у пациентки. Не зря греческие философы (например, Анаксагор) отыскивали происхождение мировой скорби в дифференциации сущего из первоэлементов. Эта скорбь как раз и состоит в том, что любая частица нашего существа страждет обратного превращения в свои первоистоки, из которых потом последует новое стано вление.
Фройд объясняет наши более поздние прямые или сублимированные любовные побуждения переживаниями в инфантильном возрасте, когда мы впервые познали ощущения блаженства от ухода за нами заботящихся лиц. Эти ощущения мы всегда пытаемся пережить заново, и даже если сознание уже давно нашло для себя нормальную сексуальную цель, то бессознательное продолжает интересоваться представлениями, которые приносили нам радость в раннем детстве. Противники Фройда чаще всего с возмущением защищаются от сексуализации безвинных детских стремлений к наслаждениям. Но кто хотя бы раз сам прошёл личный анализ, тот уже не будет сомневаться, что эрогенные зоны безвинного дитя у взрослого человека сознательно или бессознательно становятся источником получения сексуального наслаждения. Конечно, конституцией индивидуума можно легко обосновать то, почему при этом отдаётся предпочтение то одной, то другой эрогенной зоне, но в любом случае мы видим (и особенно ясно это обнаруживается у невротиков), что в детстве зона, вызывающая наслаждение, становится источником сексуального возбуждения во взаимоотношениях с лицами, осуществляющими заботу и уход, причём это ещё сопровождается соответствующей бессознательной символикой. Это даёт нам право вслед за Фройдом утверждать о том, что в инфантильных источниках наслаждения мы находим зародыш сексуального наслаждения взрослых. В дискуссиях о роли сексуальности мне как-то заметили, что все наши выводы мы могли бы с таким же успехом получить, обратившись к пищевому влечению, если только бы имели на то добрую волю. Я не хотела бы здесь оставить без упоминания воззрения одного французского автора, который все душевные побуждения выводит из влечения к самосохранению. А именно, он полагает, что мать любит ребёнка, потому что при сосании тот устраняет давление в грудных железах, а мужчину или женщину любят потому, что посредством коитуса удаляются или обезвреживаются обременяющие организм продукты активности половых желез. И уже только после этого ощущения удовольствия связываются с приносящими облегчение объектами. Подобного рода возражения ничего не говорят против учения Фройда. Фройд вовсе не занимался исследованием того, что на самом деле представляют собой наслаждения и как они возникают. Фройд начинает свои исследования со стадии, когда чувство наслаждения уже существует, и тогда мы действительно видим, что инфантильные ощущения наслаждения являются предварительными ступенями более поздних ощущений сексуального наслаждения. Это точно также, когда любят благодетельную руку нянечки, удовлетворяющую нашу потребность в пище в случае тяжёлой болезни. Отношения влечений к пище и самосохранению с влечением к сохранению рода (то есть, к сексуальному инстинкту) без сомнения очень тесные. Обычный жизненный опыт говорит, что при сексуальном возбуждении еда иногда может замещать собой коитус. При этом задействованы два фактора: с одной стороны, удовольствие от самого процесса, связанного с получением пищи, а с другой стороны – появление в результате общего возбуждения организма довольно часто повышенного аппетита. Наблюдается и противоположное: потребность питания, конечно же, не может быть полностью замещена коитусом, и тем не менее мы часто видим непреодолимое половое влечение как раз у лиц физически ослабленных.
Поскольку мы исследуем основы движущих сил (Causa movens) нашего сознательного и бессознательного Я, то можно допустить полную правоту Фройда, когда он рассматривает стремление к достижению наслаждения и к избеганию или подавлению отвращения в качестве фундамента всей психической деятельности. Наслаждение возвращает нас назад к инфантильным источникам. Теперь возникает вопрос: состоит ли вся наша психическая жизнь из одной этой жизни Я; нет ли в нас таких энергий и влечений, которые бы приводили в движение нашу психику, никак не заботясь о радостях и горестях Я? Не представляют ли основные влечения в виде сохранения себя и рода также и для всей психической жизни то, что они означают для жизни Я, а именно источник наслаждения или отвращения. Сама я являюсь убеждённой сторонницей идеи о том, что психика Я, в том числе и бессознательная, в своей деятельности руководствуется побуждениями, которые находятся ещё глубже и никак не заботятся о наших чувственных реакциях на выставляемые жизнью требования. Наслаждение является всего на всего реакцией одобрения со стороны Я на требования, пробивающиеся из глубин души. Мы даже можем испытывать наслаждение от отвращения, как и от боли, которые сами по себе очень неприятны, так как боль, например, соответствует ущербу, наносимому организму индивидуума, против чего в нас противится инстинкт самосохранения. То есть, в нашей глубине души есть что-то такое, что, как бы это а априори ни звучало парадоксально, хочет нанести себе вред, испытать радость от своих страданий, так как Я при этом испытывает наслаждение. Желание нанесения себе ущерба, вообще-то, будет непонятно, если мы ограничимся только жизнью Я, желающего всегда непременно испытывать только наслаждение. Идею о том, что Я является чем-то совершенно несущественным, постоянно меняющимся, только определённой временной группировкой вечно существующих ощущений элементов, представлена Эрнстом Махом. Как философ Мах вполне удовлетворён своей схемой. С именем Маха для меня субъективно связано имя Юнга, ибо последний является тем исследователем, который рассматривает психику, как конструкцию, состоящую из многих отдельных особей. Именно Юнг говорит об автономии комплексов; по его мнению, мы имеем в себе не единое Я, а различные комплексы, которые спорят друг с другом за приоритет. Прекраснейшее подтверждение его воззрений мы видим на примере больных Dementia-praecox (шизофрения), которые столь сильно ощущают над собой власть особых отделённых от Я комплексов, что свои собственные бессознательные желания (одна из моих пациенток называет свои желания «подозрениями») рассматривают в качестве способных к жизни враждебных существ. «Подозрения могли бы стать действительностью ради того, чтобы доказать свои права на существование» - говорит анализируемая мной больная.
[1] По Фройду, бессознательное может постольку считаться безвременным, поскольку оно состоит из желаний, которые оно способно изображать реализуемыми в актуальный момент (Фройд. «Истолкование сновидений»).
[2] Freud. Über den Gegensinn der Urworte (О наделённости первоначальных слов противоположным смыслом).
[3] «Über den psychologischen Inhalt eines Falles von Schizophrenie” (О психологическом содержании одного из случаев шизофрении), см. „Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen“, том III, стр. 329 и след.